Праздничные дни в телевизионном отношении оказались почти совсем пустыми. Из года в год одни и те же новогодние вечера, программы, одни и те же «звезды», список которых не меняется уже чуть ли не десять лет. Правда, кое-что наметилось на будущее. Например, Первый Национальный все более определяется в роли кинотеатра советского фильма, где безраздельно царствует не самого лучшего сорта советский кинематограф (самый лучший можно и посмотреть), рассчитанный на воспитание и восприятие «простых советских людей». А вот место кинотеатра современного российского фильма застолбил за собой канал ICTV. Учитывая подобную ситуацию, возникает необходимость в создании хотя бы одного телеканала, ориентированного на Украину, на ее ценности, историю и культуру, канала общедоступного, без политической акцентуированности, но где все желающие могли бы ощутить общность со своей страной. Вряд ли с функцией такого украинского присутствия в телепространстве справится «5-й», лишившийся своей былой энергетики, и даже TBi, который призван быть остро-политическим, однако у него это неплохо получается. Канал же «Культура» слишком бедно финансируется, поэтому трудно требовать от него выхода на какие-то впечатляющие проекты. Украинский телезритель нуждается в украинских сериалах, фильмах из своей, а не из чужой жизни, но только не в тех дистиллированных творениях, что производятся иногда у нас для проката на всем пространстве СНГ и никакой печати места и времени, никаких следов происхождения в себе не несут. А ведь за эти 20 лет в Украине произошли эпохальные изменения (и на национальном уровне, и на уровне каждой семьи), требующие своего экранного осмысления и переживания.
Среди густого телевизионного шлака, ничего не дающего ни уму, ни сердцу, а лишь навязчиво развлекающего с какой-то искусственной надрывно-истерической веселостью, запомнилась лишь очередная программа Яна Табачника на канале «КРТ» «Честь имею пригласить». На этот раз его гостем был известный театральный деятель, главный режиссер Театра русской драмы имени Леси Украинки в Киеве Михаил Резникович. Далеко не все телевстречи Я.Табачника одинаково интересны, да и сам Ян Петрович человек весьма своеобразный, но встреча с М.Резниковичем дала немало информации для размышлений. Сначала мэтры говорили о жизни и театре. Затем хозяин переменил тему и спросил гостя: а не мешает ли ему его национальность возглавлять русский театр? Гость удивился, но ответил, что не мешает. Тогда Ян Петрович с лукавой провокативностью выставил «коронный вопрос»: «А украинский не помешала бы?» М.Резникович терпеливо объяснил, что, наверное, нет, и перешел на украинский язык, продемонстрировав хорошее владение им. Но на лице ведущего было написано глубокое недоверие. Затем он поведал о множестве бед, которые лично ему пришлось пережить в советские времена в связи с его «инвалидностью 5-й группы» (намек на известную графу в советских анкетах). Самое поразительное во всем этом то, что печальные воспоминания о дискриминации в СССР у одного и того же человека могут прекрасно уживаться с ностальгией по Советскому Союзу и горькими вздохами: «Какую великую страну мы потеряли!» Кстати, Михаил Резникович произнес интересную фразу: «Я человек русской культуры», что абсолютно повторяет фразу Иосифа Сталина, когда тому надо было определиться с собственной идентичностью. Для Сталина фраза была своеобразным извинением за его происхождение перед этническим большинством СССР. Покойная Светлана Аллилуева вспоминала, что когда в кремлевскую квартиру к отцу приходили земляки и пели грузинские песни, брат Василий сказал ей под большим секретом: «А ты знаешь, наш папа в молодости тоже был грузином». Наконец, Ян Петрович подкинул типичный для «людей русской культуры» в Украине вопрос о «жутких страданиях» русского языка, очевидно, под гнетом «людей украинской культуры».
Михаил Резникович, вопреки ожиданиям Табачника, не оживился, но выразил недоумение: зачем переводить Гоголя на украинский язык? Это в свою очередь привело в совершенное недоумение автора этих строк. А почему не переводить? Сегодня даже священный Коран с арабского переводят на другие языки, и это уже не считается кощунством, как в былые времена, когда русский перевод императорского академика Крачковского вызвал протесты со стороны некоторых мусульманских стран. Насколько мне известно, идет работа по осуществлению украинского перевода Корана. Так почему же русскоязычные тексты потомка казачьего полковника Остапа Гоголя нельзя перевести на его родной язык? Я уж не говорю о том, что любой человек, свободно владеющий и русским, и украинским языками, читая «Тараса Бульбу» и «Вечера на хуторе близ Диканьки», не может отделаться от ощущения, что это перевод с украинского, хороший авторизованный перевод. Современные процессы культурной глобализации как раз и требуют переводить как можно больше, и главной фигурой этих процессов должен стать переводчик, транслирующий смыслы от одной культуры к другой, а не унификатор, загоняющий нас в общую псевдокультурную казарму. Неприятие украинских переводов Гоголя идет от одномерно-школьного восприятия его творчества, когда от него отсекается все конфликтное, проблематичное, внутренне-противоречивое. В особенности тот факт, что в русскую культуру Гоголь явился не «голым», а с немалым багажом украинской культуры. Именно это имел в виду профессор Н.Петров, когда писал в статье «Южнорусский элемент в ранних произведениях Гоголя»: «Вечера» ... и «Миргород» с «Тарасом Бульбой» воспринимались современниками и критикой как произведения украинской литературы» («Памяти Гоголя», Киев, 1902).
Гоголь очень тяжело и болезненно врастал в российскую жизнь. Иная природа, иной климат, иные люди — все это было тяжким испытанием для тонкой, ранимой натуры. Он много раз порывался вернуться в Украину, одно время хлопотал о профессорской должности в недавно открытом Киевском университете св. Владимира. Внутренняя неприкаянность, ощущение своей чуждости на севере прорывались в письмах. В письме В.Жуковскому (24.02. 1839 г.) он пишет: «Какое странное мое существование в России! Какой тяжелый сон! О, если бы быстрее проснуться!» В письме к матери Гоголь писал: «Никакой дух не блестит в народе, все служащие да должностные, все толкуют о своих департаментах да коллегиях, все погрязло в бездельных ничтожных трудах, в которых бесплодно издерживается жизнь их».
Петербург был для него холодным, бездушным центром империи, символом полицейско-бюрократического государства, такого далекого от духа его Родины. Многое в творчестве Гоголя — это реакция украинца на другую культуру, иной менталитет, иной тип личности. Гоголь увидел так много в русской жизни, чего не замечали сами великороссы, потому что «со стороны видней». А он смотрел на Россию как раз «со стороны». Это заинтересованный взгляд чужака, доброжелательного, в чем-то близкого, но все же чужака. Русский литературовед и историк С.Венгеров писал:
«Звучит, в самом деле, чем-то безмерно-парадоксальным, что автор «Ревизора» и «Мертвых душ», в которых отразилась, говоря установившимся шаблоном, «вся Россия», на самом деле воочию эту самую «Россию», можно прямо сказать, никогда не видел. Знал Гоголь только Малороссию и Петербург. Великорусский же быт, «Россию», русскую провинцию, доподлинную русскую жизнь он не только никогда не наблюдал, но даже и возможности наблюдать не имел... В эпоху создания «Ревизора» и «Мертвых душ» ...Гоголь, сидя в экипаже, провел в доподлинной России около 50 дней...»
С.Венгеров также обращал внимание на отношение Гоголя к России и Украине, проявленное в его сочинениях:
«Самое малороссийское в Гоголе, отчасти уже подмеченное Аполлоном Григорьевым, — общее отношение к русской действительности. Ведь у Гоголя ни капельки любви к той жизни, которую он так беспощадно изобразил... О Гоголе можно определенно сказать, что он горячо и пламенно не любил ни русских людей, ни русской природы. А вот для Малороссии, для малорусского быта, для малорусской природы, для малорусской истории, для Тараса Бульбы Гоголь имел в сердце неиссякаемый родник любви и снисходительности. Украину Гоголь окутал поэтическим флером, а Россия для него одна лишь мерзость запустения, мертвое царство мертвых душ. Гоголь относился к русской действительности прямо как иностранец. Малороссийское мироощущение, если можно так выразиться, настолько органически засело в Гоголе, что то немногое специфически русское, которое было ему знакомо, запечатлевалось в его изображении не столько как художественная эмоция, сколько как этнографическая картина».
Российская столица Гоголя угнетала. Этот город «парадов, чиновников, диких северных ночей, блеска и низкой беспросветности» был для него враждебным и невыносимо тоскливым.
Фактически Петербург Гоголя — это антипод пушкинского Петербурга. От Гоголевского инстинктивного неприятия Петербурга один шаг до слов Достоевского: «Петербургу быть пусту!» Гоголь постоянно противопоставляет его своему «древнему прекрасному Киеву» с его Днепром, живописными кручами, княжескими курганами. И все это для него не просто пейзаж, а духовный образ покинутого Отечества. Не надо быть глубоким литературоведом, чтобы понять, где воистину пребывала душа праправнука казачьего полковника Остапа Гоголя. Сравните украинские повести Николая Васильевича с описаниями русской действительности. Где тут славные витязи, где яркие, драматические характеры? Нет их. А есть угнетенные, униженные, духовно неразвитые, пошлые, забитые герои «Мертвых душ».
Вот что писал об этом Александр Герцен: «По мере того, как Гоголь выходил из Малороссии и близился к средней России, исчезали наивные и прелестные образы. Нет более ...героя вроде Тараса Бульбы... С московским небом все становится в нем мрачно, пасмурно, враждебно». А вот и сам Гоголь о русской истории, народном творчестве, природе: «Русская история только со времени последнего ее направления при императорах приобретает яркую живость; до того характер народа в большинстве был бесцветным, разнообразие страстей ему мало было известно».
Но Николай Васильевич с нежностью описывает природу Украины, где «разнообразная природа стала выдумщицей: где раскинула степи прекрасные, вольные, с многим количеством трав почти гигантского роста, часто неожиданно среди них перекинула косогор, одетый дикими вишнями, черешнями, или бросила долину, всю в цветах, и по всем вертким лентам речек разбросала прекрасные пейзажи, протянула на всю длину Днепр с ненасытными порогами, с величавыми гористыми берегами и необъятными лугами, все это согрела умеренным дыханием юга».
Но вот природа российская, и тон писателя сразу же меняется: «...местоположение однообразно ровное, почти везде болотистое, натыканное печальными елями и соснами, выказывает не жизнь, живую, исполненную движением, но какое-то прозябание, что уязвляет душу».
Русский писатель В.Вересаев утверждал, что Гоголь был самим собой, только общаясь с земляками: «С ними он говорил так пылко и вдохновенно, как ни разу не говорил с кем-нибудь из великороссов» (В.Вересаев «Гоголь в жизни», М., 1933, с.392).
Из-за «Мертвых душ» на Гоголя ополчилось все просвещенное российское общество. К.Аксаков в письме к Гоголю писал: «Посмотрите, какое страшное, тяжелое глумление в конце этой книги: «Русь, куда несешься ты, сама не знаешь, не даешь ответа». Другие — со слезами на глазах от полного отчаяния говорят, что тот не русский, у кого сердце не обливается кровью при созерцании безотрадного положения, они говорят: «Гоголь не любит Россию: посмотрите, какая прекрасная Малороссия и какая Россия». И добавляют: «И заметьте, что сама природа России не помилована, и погода даже вся мокрая и грязная». Ситуация была достаточно простой и трагической. Гениальный украинец приехал в Россию и описал то, что увидел. Описание было весьма некомплиментарным и оскорбило всех российских патриотов.
Гоголя надо переводить на украинский язык хотя бы потому, что многие коллизии его жизни в России связаны с тем, что и там он (иногда вопреки собственной воле) оставался «человеком украинской культуры». Переводя Гоголя на язык его Родины, мы возвращаем гения Украине. О Гоголе спорили, спорят и еще много будут спорить в Украине и в России. Но есть один примечательный факт:1952 год, еще ведут бои отряды УПА в лесах Волыни и в Карпатах, еще жив кровавый генералиссимус, а в Москве выходит полное академическое издание сочинений Гоголя. В 9-м томе опубликована статья «Размышления Мазепы», в которой Гоголь с полным пониманием отнесся к политической позиции украинского гетмана, написав: «... свободолюбивая нация имела свое самобытное государство с демократическим казачьим строем и хотела и далее жить в своей суверенной державе». Удивительная перекличка украинских поколений через века! Какой боец УПА не подписался бы под этими словами классика русской литературы?
Странно, однако, почему в студии Яна Табачника порекомендовали не переводить на украинский только Гоголя, забыв о Пушкине? Российская телезвезда Владимир Познер несколько лет назад очень возмущался тем, что в Украине Пушкина осмелились перевести, и связывал это с «происками» нынешних «националистических кругов» нашей страны. Но Познер опоздал. Пушкин по-украински зазвучал еще во времена Максима Рыльского и Павла Тычины. Кстати, за несколько дней до телебеседы Табачника с Резниковичем Виталий Коротич на Первом Национальном собрал Леонида Кравчука, Богдана Ступку, Ивана Драча и Дмитрия Гнатюка поговорить о животрепещущем. Среди прочего, Богдан Ступка рассказал, как в свое время он читал украинский перевод «Евгения Онегина», выполненный Максимом Рыльским, послу России Виктору Черномырдину. Как утверждал Б.Ступка, Виктор Степанович, послушав, со свойственной ему непосредственностью и экспрессией, сказал слова, которые многие соплеменники ему никогда не простят: «Да ведь это даже лучше, чем по-русски!» Об этом можно спорить, но гениальность Максима Рыльского как переводчика бесспорна. Ну, и кому, спрошу я участников собеседования в студии канала «КРТ», стало хуже от того, что Гоголь и Пушкин зазвучали по-украински?
«Людям русской культуры» не излишне понимать, что она является очень важной и интересной частью мировой, но лишь частью, а не универсальным заменителем ее. И не может русская культура заменить украинцам или любому другому народу всю полноту мировой. Кажется, именно подобные умонастроения сторонников тотального русско-культурного универсализма спровоцировали знаменитый бунт Мыколы Хвылевого с его «Геть від Москви!» и ориентацией на психологическую Европу...
